Свадебное ожерелье - Страница 28

Тогда она не предполагала, что ее мужем станет сын императора. А если и задумывалась об этом, то своим женихом видела исключительно Кристиана. А потом она упала, как в пропасть, в брак с Кельмом. Элика возненавидела мужа сразу, даже просто уважать супруга она так и не научилась. На людях, перед обществом, они неизменно появлялись рука об руку, но это были те немногие минуты, что они проводили вместе. В остальное время Кельм держался от жены как можно дальше, пусть и деля с ней смежные комнаты, когда ночевал в замке. Ночные визиты принца почти сразу свелись к редким и коротким, раз в месяц, посещениям. Женщину это вполне устраивало. Она бы и вовсе отказалась от внимания мужа уже после третьих родов, но долг обязывал Кельма произвести на свет наследника.

Элика осторожно погладила живот. Он еще не округлился, хотя срок был довольно большой. Этого малыша женщина ждала с особым нетерпением, почти с трепетом. И защищать была готова, как ни одну из своих дочерей. Здесь и сейчас не имело значения, кто появится на свет — малыш будет самым любимым. Ребенок от любимого человека всегда будет главнее вынужденных детей.

Элика счастливо улыбнулась, довольно мурлыча.

Даже если ребенок будет единственным, что даст ей эта нежданная любовь, она примет этот дар с радостью, не жалея ни о чем. И сохранит в тайне отцовство. Кельм ничего не заметит — он вообще не замечает того, что его мало волнует, а дети всегда волновали ее мужа исключительно как способ влиять на императора. Если малыш окажется копией отца, второй принц ничего не заметит. А скажи женщина правду, Кельм высмеет ее.

Как-то он сказал ей, что она не нужна никому, кроме него (да и ему самому-то не очень нужна), что ни один мужчина не глянет в сторону Элики, тем более с вожделением. Сказал — и ошибся. Такой человек нашелся! И женщина как-то незаметно для себя самой влюбилась, позабыв обо всем: о муже, о детях, о том, что раньше считала себя ужасно толстой и страшной. Все это было не важно, ведь в глазах одного-единственного дорогого человека она чувствовала себя красивой, желанной, любимой. Тепло, окутавшее ее с этим давно забытым чувством, словно воскресило ее к жизни. Элика расцвела, повеселела, почувствовала себя юной и прекрасной.

А ночь, единственная ночь, которую они смогли провести вместе, окончательно вдребезги разбила ее прежнюю жизнь. Мать и жена, Элика впервые узнала радость близости, проснувшись утром перерожденной, новой, потрясенной. Вот только и другие начали замечать перемены в ней. Естественно, женщина умело скрыла свою симпатию. Они продолжали видеться каждый день, время от времени оставляя тайные послания в условном месте, не доверяя слугам свою переписку. Элика не верила своему счастью, такому всеобъемлющему, бескрайнему. А потом ко всему примешалось знание о ребенке. Отцу малыша она ничего не сказала, ведь все равно признать его своим он не сможет, а ей не позволят уйти от Кельма.

С ужасом из-за собственной смелости и с примесью жестокости Элика желала мужу смерти или изгнания. Ей было все равно. Главное — освободиться от этих проклятых уз. Даже если после этого она останется одна. Даже если ее семью ждет участь изгоев. Даже если любимый отвернется. Все равно. У нее будет ребенок — плод настоящего счастья и выстраданного блаженства. Все остальное — хоть огнем гори.

Но надежды нет. Элике навсегда быть прикованной к нежеланному человеку. И в такой ситуации рождение ребенка радовало лишь отчасти.

День близился к полудню, озеро масляно блестело, так и притягивая взгляд.

— Я тут тебе полотенчико нашла, дочка, — ласково проворковала Павари, умильно глядя на разгорающийся костерок. — Ты во-о-он в те заросли можешь пойти. А яшчэ сукеначку подобрала. Может, чуток великовата будзе, але… як есть.

— Спасибо, — смущенно пробормотала Нала, понимая не столько слова женщины, сколько жесты и интонацию.

— Я тебе потым принясу, — сказала лирка, вытаскивая из мешка котелок. — Вы мойтесь, вода здесь тепленькая. Тут гарачыя крыницы у возера упадають.

Нала постояла еще немного, хмурясь и прикусив губу. Макс усмехнулся, заметив это ее движение. За два дня он уже неплохо изучил девушку и с уверенностью мог сказать, что его спутницу распирает от вопросов. Вот только задать их она не решается. А его скоро ждет испытание, ведь рано или поздно даже медленно едущая повозка доберется до города. Кстати, как он называется?..

— А далеко до города? — спросил он у Берта.

— Да не очень, — ответил мужчина, раскуривая трубку. — Уже сегодня к вечеру будем. Ларркат — городок небольшой. Раньше так и вовсе деревня была. Потом стену возвели и пару улиц замостили. Ну и тракт там проходит. Вот городок и растет.

Максимилиан обернулся, ища глазами Налу, но та уже скрылась в ивовых зарослях — оттуда доносился плеск и шуршали ветки. Прихватив протянутое Павари полотенце, он скрылся за валуном с другой стороны озера. Вопросы можно и потом задать, без свидетелей, когда в городе их дороги с Бертом и Павой разойдутся.

Вода приятно согревала тело, смывая усталость и каменную пыль, от которой кожу щипало и стягивало. Нырнув несколько раз почти до самого дна озера, цепляя руками и ногами склизкие стебли водорослей, Макс расслабленно завис на поверхности, еле шевелясь и позволяя воде укачивать его в своей колыбели. Мягкие волны шуршали о каменистый берег, вплетая свой извечный ритм в стройное многоголосие ласточкиного королевства, ярко-красной глиняной стеной возвышавшегося на противоположном берегу. Макс зажмурился, вслушиваясь в эту природную мелодию, и не сразу заметил, что в общий ряд звуков незаметно вклинивается какое-то то ли мурлыканье, то ли напев, столь тихий, что его почти невозможно расслышать. Пытаясь понять, откуда идет звук, он осмотрелся вокруг, вертя головой, и почти нос к носу столкнулся с очаровательной большеглазой девушкой, с явным любопытством разглядывающей его.